Недавно по каналу «Культура» прошёл фильм о писательском Доме в Нащокинском преулке, для ТВ ему присвоили название – «Мой сосед Михаил Булгаков», каковое должно было вызвать у телезрителей повышенный интерес, ибо имя нашего замечательного писателя неизменно притягательно. Среди консультантов картины (когда я слышу слово «консультант», мне всегда хочется прибавить «с копытом») в титрах значится ДФН Мариэтта Чудакова, мне кажется, что эту аббревиатуру, за которой прячется титул «Доктор Филологических Наук» можно расшифровать и как «ДО ФЕНИ»…

Так вот, эта самая ДФН объявляет с экрана о своём «потрясающем открытии»: оказывается, писатели Ильф и Петров сказали писателю Булгакову, что они берутся опубликовать его роман «Мастер и Маргарита» при одном условии - он должен убрать из него «древние главы»… Об этом ей, опять-таки оказывается, рассказала сама Елена Сергеевна Булгакова, и что это, дескать, «зафиксировано» в её Дневнике…  А я-то думал, что принцип - «пипл хавает» - относится только к шоу-бизнесу, а никак не к филологии, да вот ошибся: на это и делается расчёт – ведь Елену Сергеевну не спросишь – её уже более сорока лет нет на белом свете, так что вроде бы шито-крыто…

Ан нет! Вот тут бы Коровьев и произнёс свою знаменитую фразу: -«Поздравляю вас, гражданин, соврамши!». В дневнике-то, дорогие соотечественники, ничего подобного нет… А Елена Сергеевна скрупулёзно записывала всё, что касалось творчества Михаила Афанасьевича. Вот о том, что он читал Ильфу и Петрову сцены из оперного либретто «Минин и Пожарский», есть, а про «Мастера и Маргариту» ничего нет… Ну, просто ничего!

Дневник-то вот он, раскрывай и читай. Я принимал участие в подготовке к изданию книги «Дневник Елены Булгаковой». Она – подготовка – шла, можно сказать, на моих глазах. Вот и фотография, на которой мы видим редактора издательства «Книжная палата» Наталию Митрофанову и булгаковеда Лидию Яновскую за работой над этой книгой – трудились они в данный момент до поздней ночи, и происходило это в моём доме, что мною и было зафиксировано….

Юрий Кривоносов.

А теперь откроем книгу Лидии Яновской «Записки о Михаиле Булгакове», главу «Наш друг Ильф»:

 

…Я упустила момент, когда все началось снова. Когда это произошло? В самом конце 60-х? Или уже в 70-е? И снова, как обрывки дурного сна, стали всплывать формулы, памятные по 1949 году. Обвинения Ильфа и Петрова в социальной безнрав­ственности (О. Михайлов). Обвинения в засорении языка (М. Чудакова). Какие-то туманные намеки... Какие-то ссылки на неизвестно что...

Писали не только О. Михайлов и М. Чудакова. Просто эти имена мелькали особенно часто. И поражала синхронность мысли этих двух властителей дум российской интеллигенции, принадлежавших к столь разным, считалось даже, противо­положным литературным лагерям: за Олегом Михайловым сто­яли «Литературная Россия» и «Наш современник», за Мариэттой Чудаковой — «Литературная газета» и «Новый мир». И только равная ненависть к покойному Илье Ильфу трогательно объ­единяла их.

«Новые» были эрудированней и писали эффектней. Куда Борису Горбатову до Олега Михайлова! Или А. Тарасенкову с В. Ермиловым до Мариэтты Чудаковой...

У Горбатова было по-партийному прямо и грубо: дескать, в романах Ильфа и Петрова много «обывательского», много «бе­зыдейного, пустого юмора ради юмора». И все понимали, что это чушь.

А Михайлов писал красиво: «Смех в «Двенадцати стульях» и «Золотом теленке»... это смех неозабоченных людей»; сравни­вал Ильфа и Петрова с «бездумным Аркадием Аверченко, смех которого дооктябрьская «Правда» недаром», как уверял Михай­лов, «назвала сытым». И начинало казаться, что в этом есть ка­кая-то мысль. Хотя и оставалось неясным, почему два тощих журналиста «Гудка», сочинявших по вечерам в прокуренной и опустевшей редакции, за голыми, заляпанными чернилами столами свой смешной роман, были более «сытыми», чем литературный вельможа Олег Михайлов...

И знаменитый Ермилов, вероятно, снял бы шляпу перед Чу­даковой, сообщившей в конце концов со страниц «Литератур­ной газеты», что Ильф и Петров просто продались советской власти... с целью разгрома русской классики.

 

Но... на свете ничего не бывает «снова», и всё и всегда, повторяясь, происходит иначе. «Иначе» на этот раз заключа­лось не только в том, что «новые» писали грамотней, но и в том, что вся эта грамотность и пальба уже не имели значения. Ста­тья Чудаковой в «Литературной газете» была всего-навсего ста­тьей Чудаковой, а не «указанием сверху», как появившаяся за сорок лет до того и в той же газете статья А. Тарасенкова.

Да и не читали граждане статьи Чудаковой по причине иск­лючительной скучности этих статей. Ильфа и Петрова читали, потому что в периоды общественных бедствий человеческой душе так нужна хрупкая защита юмора. И по-прежнему шли, не насыщая рынок, тиражи «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». И все так же дерзко звучали с газетных листов и с те­левизионного экрана, в толпе и дома реплики Остапа Бендера, обруганного равно и очень похоже Б. Горбатовым и О. Михай­ловым.

Поэтому я не слишком близко приняла к сердцу, когда в феврале 1991 года...

ко мне в Харьков позвонили из москов­ского журнала «Октябрь», а потом и приехала очаровательная молодая дама, сотрудница этого журнала.

Мир собирался в мае 1991 года отмечать столетие со дня рож­дения Михаила Булгакова, и «Октябрь», в ту пору самый про­грессивный, самый смелый и, естественно, самый популярный толстый журнал в стране, пожелал украсить свой майский номер главами из моей книги о Булгакове «Треугольник Воланда», ко­торая как раз тогда находилась в лихорадке последней правки.

Польщенная вниманием знаменитого журнала, я, конечно, постаралась выбрать то, что считала лучшим, — уже вычитан­ные главы о третьей редакции романа «Мастер и Маргарита» и, в связи с этим, об отношениях Булгакова и Ильфа. Здесь была новая информация, новые идеи, никогда не публиковавшиеся фрагменты из рукописей «Мастера и Маргариты» — короче, как раз то, что, по-моему, нужно было журналу.

К моему удивлению, сотрудница журнала мягко, но с профессиональной редакторской непреклонностью предло­женные мною главы отвела и выбрала другие, с моей точки зре­ния еще сыроватые. И по тому, как осторожно она обходила имя Ильфа, было видно, что таково задание редакции.

 

 

…Вокруг романа «Мастер и Маргарита», как известно, сложилось множество самых невероятных легенд. В их числе легенда о не­кой причастности Ильфа и Петрова к трудной судьбе романа.

Впервые и, так сказать, печатно эта история была изложена в книге Олега Михайлова «Верность» (Москва, «Современ­ник», 1974). По этой книге мы ее и процитируем.

«Замечательно, что по свидетельству очевидца И. Ильф и Е. Петров, прочитав роман Булгакова (в одном из ранних вари­антов), убеждали автора «исключить все исторические главы» и переделать его в юмористический детектив.

— Тогда мы гарантируем, что он будет напечатан. Когда они ушли, Булгаков горько сказал:

—   Так ничего и не поняли... А ведь это еще лучшие...».

Замечательной в этом трогательном рассказе была ссылка

на таинственного «очевидца». И еще замечательней: «Мы га­рантируем» — в устах Ильи Ильфа.

Десять лет спустя, в книге «Страницы советской прозы» (Москва, «Современник», 1984), О. Михайлов эту историю по­вторил, но теперь «очевидец» уже обрел имя: «Характерен эпи­зод, сообщенный мне Е. С. Булгаковой...» — а далее, как выше.

В третий раз эта история появилась уже в книге Мариэтты Чудаковой «Жизнеописание Михаила Булгакова» (Москва, «Книга», 1988). Поправив: не Ильф и Петров читали, а Булга­ков «читал роман (или часть его) И. Ильфу и Е. Петрову», М. Чудакова не преминула подчеркнуть, что не кому-нибудь, а именно ей рассказывала это Елена Сергеевна.

Но самую историю изложила примерно так же: «И едва ли не первой их репликой после чтения была такая: «Уберите «древние» главы — и мы беремся напечатать».

Правда, у Михайлова после этого «Булгаков горько сказал», а у Чудаковой: «Он побледнел».

При свидетельстве двух таких авторитетных литературове­дов история как бы обретала научную достоверность, но становилась еще загадочней. Ильф и Петров, которых до это­го я знала как деликатнейших людей, вдруг с интонациями чиновников от литературы требовали от товарища по перу «уб­рать» отдельные главы (каков апломб!) и далее, с теми же чи­новничьими интонациями, «брались напечатать» еще не окон­ченный роман. Ведь, как известно, Ильф умер в апреле 1937 года, когда еще не было самого названия «Мастер и Маргари­та» и не была даже начата первая полная редакция романа.

Но интереснее всего, каким образом и где они собирались его печатать?

Дело в том, что ни Ильф, ни Петров не занимали никаких должностей. (Впоследствии Евгений Петров стал заместителем редактора «Литературной газеты», потом главным редактором «Огонька», но это было позже — уже после смерти Ильфа.)

Они сами мечтали написать новый роман — свой «третий роман». В 1933—1934 годах работали над этим романом. Оста­вили, понимая, что никто его печатать не будет. В 1936 году Ильф, уже не поддерживаемый даже Петровым, делал прелес­тные и совершенно безнадежные записи к фантастическому и сатирическому роману о вторжении древних римлян в нэпов­скую Одессу...

Но они были фельетонистами «Правды»?! — скажет чита­тель. Да, они были фельетонистами этой самой официальной и самой авторитетной газеты в стране. Им разрешались фельето­ны и очерки — не более того. И они писали газетные фельето­ны прекрасной, отнюдь не газетной прозой. И их путевые очер­ки об Америке стали фактом большой литературы.

Но даже фельетоны...

В декабре 1932 года в «Правде» был опубликован фельетон Ильфа и Петрова «Клооп». Арон Эрлих, в 30-е годы заведовав­ший отделом литературы в «Правде», много лет спустя расска­зывал мне, как после публикации «Клоопа» его вызвал главный редактор «Правды» Л. 3. Мехлис и спросил: «Вы хорошо знаете Ильфа и Петрова?» — «Да», — с готовностью ответил Эрлих. «И ручаетесь за них?» — «Д-да», — ответил Эрлих не так бодро. «Головой?» — «Д-да», — ответил Эрлих, окончательно угасая (и даже в пересказе слышалась эта его обреченная интонация). «Вчера я был у Иосифа Виссарионовича, — сказал Мехлис. — Эти вопросы были заданы мне. Я ответил на них так же, — про­должил он благосклонно. — Но помните: вы отвечаете за то, чтобы «Клооп» не повторился».

Весь предыдущий абзац можно было бы взять в кавычки: я привела его по рукописи моей книги «Почему вы пишете сме­шно? Об И. Ильфе и Е. Петрове, их жизни и их юморе» (Моск­ва, «Наука», 2-е изд., 1969).

Привела по рукописи, а не по книге, ибо в книге этих строк нет. На полях рукописи помета редактора: «Это придется снять!» Тут же моя мольба, тоже письменная: «Необходимо ос­тавить». Рядом надпись академика Д. С. Лихачева, ответствен­ного редактора книги, — попытка кинуть мне спасательный круг: «Но это давно напечатано в книге А.Эрлиха. Может быть, дать цитату и ссылку» (То, что было напечатано – где-то, когда-то, - легче было «пробить»; как часто я морочила голову редакторам – и успешно! – уверяя,  что та или иная моя идея, мое открытие – вовсе не мои, а заимствованы мною черт знает откуда…)

 

Ах, ошибался Дмитрий Сергеевич: этот сюжет, рассказан­ный мне Эрлихом в 1954 или 1955 году, он слышал от меня. Из маленькой книги мемуаров Эрлиха с претенциозным и, вероят­но, в издательстве придуманным названием «Нас учила жизнь» (Москва, «Советский писатель», 1960) это давно было вырубле­но другим редактором....

И теперь у редактора, не оставившего даже своего имени на моей книге, было неизмеримо больше прав, чем у меня и Д. С. Лихачева вместе. Диалог Эрлиха с Мехлисом и страницы о том, как тяжко прорывалась через требования цензуры «Одноэтажная Америка», были беспощадно сняты: официаль­ной линии в литературе требовался образ Ильфа и Петрова — баловней судьбы...

Так вот, с 1933 года из их «правдинских» фельетонов печаль­но и последовательно уходит гротеск. Что могли они, находив­шиеся под жестоким прессом, «гарантировать напечатать» из незаконченного романа Булгакова?

Неужто рассказ о самопишущем костюме?

Или сон Никанора Ивановича, и в 1966—1967 годах выма­ранный цензурой в первой, журнальной публикации романа?

Может быть, сеанс черной магии, во время которого Воланд рассуждает о том, изменились ли москвичи?

Вы думаете, в отличие от «Клоопа», это прошло бы?

 

Позже, в королевстве Елены Сергеевны — в квартире Булга­ковых в Нащокинском переулке — Ильф, по-видимому, бывал реже. Хотя до начала 1937 года, до переезда в Лаврушинский (что произошло в последние месяцы жизни Ильфа), жил почти рядом — в соседнем подъезде этого двухподъездного писатель­ского дома.

Дневник Елены Сергеевны зафиксировал только два его ви­зита. Оба раза он приходил вместе с Евгением Петровым и, за­гадочным образом, в один и тот же день: 26 ноября. В 1934 го­ду и в 1936-м.

 

Зато запись 1936 года представлена дважды — и собственно дневниковая, и в редакции 60-х годов. В дневнике, 26 ноября 1936 года:

«Вечером у нас — Ильф с женой, Петров с женой, Сережа Ермолинский с Марикой. За ужином уговорили Мишу прочи­тать сценарий («Минина»). М. А. прочитал первые два дей­ствия. Слушали очень хорошо.

 

Булгаков читает свое оперное либретто «Минин и Пожар­ский» и потчует гостей (он был радушный хозяин), слушает Петрова, слушает Ильфа, шутит... А между тем вторым и очень сильным планом в его воображении созревают и разрешаются чрезвычайно важные для него творческие вопросы.

 

 

Разговор возник так.

Летом 1967 года Елена Сергеевна читала мою рукопись о жизни и творчестве Михаила Булгакова. Это была массивная рукопись — рукопись книги, был договор с издательством «Ху­дожественная литература», и Елена Сергеевна с ее оптимизмом предпочитала считать, что книга готовится к печати. Но книга была написана слишком раскованно для 60-х годов (главу из нее отказался печатать даже «Новый мир» Твардовского), ко­нечно, выйти не могла и так никогда и не вышла в свет. И был в этой рукописи такой момент.

Меня поразила какая-то перекличка, какие-то формальные совпадения между задуманным Ильфом в середине 30-х годов сатирическим романом о древних римлянах, попавших — зага­дочным образом перешагнув через Прут и через две тысячи лет — в нэповскую Одессу, и — «древними» главами, главами о рим­лянах, в сатирической стихии романа «Мастер и Маргарита».

Вслушайтесь, у Булгакова: «Затем перед прокуратором пред­стал светлобородый красавец с орлиными перьями на гребне шлема, со сверкающими на груди золотыми львиными мордами, с золотыми же бляшками на портупее меча, в зашнурованной до колен обуви на тройной подошве и в наброшенном на левое пле­чо багряном плаще. Это был командующий легионом легат».

И первая запись Ильфа к задуманному им роману, о ко­мандующем легионом легате: «Это был молодой римский офи­цер. Впрочем, не надо молодого. Его обязательно будут представлять себе кавалером в красивом военном наряде. Луч­ше, чтоб это был пожилой человек, грубоватый, может быть даже неприятный... Итак, это был уже немолодой римский офицер...»

Я высказала парадоксальное предположение: созвучия эти вызваны именно тем, что Ильф не знал «древних» глав романа «Мастер и Маргарита». Может быть, вообще не был знаком с романом. Иначе не увлекся бы так своим новым, таким заман­чивым и, увы, безнадежным замыслом.

(Чтобы не томить читателя, скажу сразу: строк о красавце легате в романе Булгакова Ильф действительно никогда не слышал — они сочинены после его смерти.

 

Еще очень слабые первоначальные главы слушали Николай Лямин, самый близкий булгаковский друг, его жена Тата Уша­кова, Марика, тогда еще Чимишкиан, а не Ермолинская. Ни Ильф, ни тем более Ильф и Петров в этот домашний кружок не входили.

Вторую редакцию, относящуюся к 1932—1934 годам, также придется отвести.

«Уберите "древние" главы», — якобы сказали Ильф и Пет­ров Булгакову (так утверждает М. Чудакова). «Исключить все исторические главы», — якобы сказали они, по утверждению О. Михайлова. Так вот, во второй редакции романа нет «ис­торических», или «древних», глав. Они помечены в плане, для них намечается место, но они не написаны... Пишутся в основ­ном сатирические главы.

Придется отвести также четвертую, пятую и шестую редак­ции: все они написаны после смерти Ильфа.

Остается редакция третья — 1934—1936 годов… Три тетради этой редакции сохранились в отделе рукописей Библиотеки имени Ленина (ныне Российская национальная библиотека, или РНБ). В первых двух тетрадях — первая часть романа. Она написана не полностью, с пробелами; вместо не­которых глав оставлены чистые листы. В третьей тетради — заключительная глава романа; вся предшествующая этой гла­ве вторая, фантастическая часть, с полетом Маргариты и вели­ким балом у сатаны, уничтожена автором.

Были ли написаны в этой редакции «все исторические гла­вы», неизвестно. На этом этапе работы вообще предполагалось, что их будет не четыре, а три. Две из них были написаны. Со­хранились. Одна называется «Золотое копье» (здесь это титул Пилата, отголоском дошедший до самой последней редакции романа: «Мы теперь будем всегда вместе, — говорил ему во сне оборванный философ-бродяга, неизвестно каким образом став­ший на дороге всадника с золотым копьем»). Другая — «На Лы­сой Горе» (в законченном романе превратится в главу «Казнь»).

Сюжетная схема этих двух глав — примерно та же, что и в законченном романе. Но что такое — сюжетная схема!

…Кстати, у Ильфа и Булгакова можно найти отблески и противоположного порядка: портрет Ивана Бездом­ного в первой главе романа «Мастер и Маргарита» неожидан­но похож на портрет Шуры Балаганова; причем роман «Золо­той теленок» был опубликован все-таки раньше, чем сложился портрет героя Булгакова.)

Мое предположение, что Ильф романа Булгакова не знал, вызвало мгновенную и ревнивую реакцию Елены Сергеевны.

«Не так! Знал Ильф», — записала она в своих заметках на мою рукопись.

И я, уточняя и расспрашивая, пометила в своей тетради с ее слов: «В 1935 г. читал Ильфу». (Обе записи сохранились.)

Быстрые, без предварительной проверки, датировки Елены Сергеевны бывали ошибочны, и нет уверенности, что чтение действительно состоялось в 1935 году. В ее дневниках за 1935 год вообще нет ни одного упоминания о чтении романа — кому бы то ни было. К тому же Ильф и Петров в сентябре 1935 года уехали в свое заокеанское путешествие и вернулись только в следую­щем, 1936 году. Дата — 1935, — вполне возможно, вызвана тем, что замысел Ильфа о древних римлянах я отнесла к 1936 году.

Нет уверенности, что чтение это вообще было. И все-таки — оно могло быть? Примем допущение, что оно могло быть, а ес­ли так, то попробуем определить и ту конкретную тетрадь (те тетради), по которой (по которым) Булгаков мог читать Ильфу и Петрову черновики своего романа. Это реально? Вполне.

Известно, что этапов работы над романом, условно называе­мых «редакциями» романа, было шесть. (Об этом подробно: Ли­дия Яновская. Треугольник Воланда. Киев, 1992, с. 10—58.)

Первую редакцию нам придется отвести сразу же. Она создавалась в 1929—1930 годах, на глазах у Любови Евгеньевны Белозерской-Булгаковой. Но Любовь Евгеньевна, очень инте­ресно рассказывавшая и о работе Булгакова над романом, и о чтении его в узком кругу близких, и об Ильфе и Петрове, бы­вавших у Булгакова, никогда не соединяла это вместе.

 

А ведь параллельно — до последних дней писателя, до пред­смертных его дней — формируется, меняясь, самый замысел, созревает философское осмысление жизни, идет огромная ду­ховная работа, преобразуясь в бесконечно движущееся сверше­ние романа.

 

И нас хотят уверить, что Илья Ильф, при жизни которого существовал всего лишь эскиз, бледный набросок будущего чуда, не только «не понял» и не оценил чуда «древних» глав романа «Мастер и Маргарита», но еще и с «прагматической деловитостью» (слова М.Чудаковой) советовал «убрать» и «исключить» их…

 

Снимите с полки роман «Мастер и Маргарита». Как начи­нается глава «Понтий Пилат»? «В белом плаще с кровавым под­боем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром че­тырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колон­наду между двумя крыльями дворца Ирода Великого...»

В третьей редакции, которую «мог> слушать Ильф, этого окол­довывающего ритма зачина нет. Глава начинается просто и бед­но: «Шаркающей кавалерийской походкой в десять часов утра на балкон вышел шестой прокуратор Иудеи Понтий Пилат».

Еще нет этой тревожной игры красного и белого цвета в ро­мане («В белом плаще с кровавым подбоем...»), игры, которая сначала вспыхивает в главе «Понтий Пилат», а потом — отблес­ками — во всех трагических и философских узлах романа. Чи­татель не всегда осознает эту игру, но она проникает в подсоз­нание, завораживает, будит воображение...

В главе «Золотое копье» нет даты — этой ритмически звуча­щей даты, без которой, кажется, нет ни главы этой, ни самого романа, даты, такой волнующе конкретной для нас здесь, такой таинственно значительной для читателей в России: «четырнад­цатого числа весеннего месяца нисана...»

«В крытую колоннаду...» Но в главе «Золотое копье», кото­рую «могли» слушать Ильф и Петров в 1935 году, еще неиз­вестно, как выглядит и как называется дворец. Булгакову еще предстоит «построить» дворец, в который он поместит Пилата, дать дворцу имя Ирода Великого, разместить статуи, расстелить мозаичные полы, воздвигнуть фонтаны, озвучить сцену гулька­ньем голубей...

Как просто ложатся в романе слова: «Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике...» Кажется, что не может быть дру­гих слов, что никогда и ни в какой редакции романа не могло быть других слов. Но в редакции, написанной в 1934—1936 го­дах, этих слов нет, ибо мозаичных полов еще нет.

 

 

Когда роман впервые вышел в 1966—1967 годах, страшно изуродованный купюрами, читатели тем не менее и поняли и оценили его сразу. Когда в 1973 году роман вышел, наконец, полностью, но обедненный множеством стилистических иска­жений, он тем не менее сразу же стал любимым чтением под­ростков. Константин Симонов, впервые прочитавший роман в рукописи в середине 60-х годов, немедленно, собрав всю свою дипломатию и весь свой авторитет, стал хлопотать о его изда­нии; писал мне (15.09.1965; письмо, впрочем, неоднократно опубликовано): «Надеюсь, что не через год, так через два, не через два, так через три этот роман — по-моему, лучшая вещь Булгакова (а если говорить об истории Христа и Пилата, то это вообще одни из лучших страниц русской литературы 20-го ве­ка) — будет напечатан». (Ему удалось это сделать в течение по­лутора лет.)

А Ильф и Петров, по мнению любимого автора «Литератур­ной России» Олега Михайлова и не менее любимого автора «Литературной газеты» Мариэтты Чудаковой, — «так ничего и не поняли»! Такие вот нехорошие Ильф и Петров. Замечатель­ный образец мифотворчества советского литературоведения.

Итак, оставим открытым вопрос, читал ли Булгаков какие-то главы из будущего своего романа Ильфу и Петрову, и если читал, то какие именно. Для нашей темы это существенного значения не имеет: ибо чуда «древних» глав при жизни Ильфа не суще­ствовало. В подлинном своем блеске эти главы сложились поз­же—в течение двух с половиной лет после смерти Ильфа...

Здесь, разумеется, я привёл лишь отдельные фрагменты из главы «Наш друг Ильф», и настоятельно рекомендую всем читателям и почитателям творчества Михаила Булгакова не только прочитать эту главу целиком, а и всю замечательную книгу - «Записки о Михаиле Булгакове», благо она у нас издана двумя издательствами…