2. ПРОТОТИПЫ
Сегодня, 21 января 2007 года, начинаю вторую – последнюю – часть Двадцать первого (21), последнего в этой книге эссе, которому присвоено название «Еретическая консультация».
САТАНА, СОВЕРШАЮЩИЙ БЛАГО ???
Мир Булгакова необъятен, а еще мудрый Козьма Прутков учил нас, что нельзя объять необъятного, а посему пора завершать эту книгу: число эссе в ней перевалило за двадцать, а сам я перевалил за восемьдесят…
Свою часть необъятности я осилил, остальное оставляю коллегам, но советую - не цепляйтесь бесконечно за мелочи, не пытайтесь всяко лыко вставить в строку… Многие норовят каждую деталь в произведениях, особенно в «Мастере и Маргарите», приколотить к реалиям жизни. А ведь Булгаков автор очень хитрый – где-то дает точный адрес – время и место, ну, например, Патриарши, а там даже вторую скамейку с краю, или Торгсин на Смоленской площади, а где-то отсылает читателя в дебри неизвестности. И еще он любит неясности – ну, скажем, Нехорошая квартира – вроде бы тут, а не тут – всё не сходится, или еще - Голгофа – до нее едут два часа, а она на самом деле находилась сразу за городской стеной Ершалаима, а теперь вообще вошла в сам город… Также он любит подставы: вроде деньги, а не деньги, вроде залы, а не залы, вроде одежда, а не одежда, вроде трамвай, а не трамвай, вроде писатели, а не писатели, вроде персонажи Библии, а не они – имена все не те, хоть немного, да не те, а юридически, если в имени одна буква не та, значит документ недействительный. Один только Пилат со своим законным именем – так он же не библейский персонаж, а лицо историческое, подтвержденное историческими же документами.
Библейские персонажи – суть литературные герои, потому что и Библия в целом, и евангелия в частности – литературные произведения, людьми написанные и людьми же канонизированные… И тут приложимо знаменитое булгаковское слово - «якобы» - якобы черти, якобы Сатана… Но об этом немного дальше.
Или вот еще имена героев, среди которых много композиторов. Ну, Берлиоз, понятно, он писал свои опусы на религиозные темы, а вот Стравинского он сделал просто психиатром, правда, выдающимся. Или финдиректор Римский, за которым скрыта еще одна половинка фамилии – Корсаков, и уж совсем скрыт еще один композитор… Как вы думаете, Алоизий Могарыч это кто? Оставим после имени только инициал, и получится Алоизий М., где под М. прячется фамилия Минкус, да, да, тот самый Алоизий Минкус, что написал балет «Дон Кихот», а Булгаков – под таким же названием пьесу…
И еще одно, вроде бы нейтральное, имя – вспомним «Сон Никанора Ивановича», где девица из Харькова предает своего возлюбленного Дунчиля, сдавая его валюту и драгоценности. Зовут ее – Ида Геркулановна, и если вникнуть, то в имени не хватает одной буквы -У – Иуда, а отчество – есть название города Геркуланума, что в Римской империи, куда входил и Ершалаим. Таким образом, время стягивается – от древности до дня нынешнего…
Ну и апофеоз имен – это Коровьев – единственный в свите Воланда, носящий земную фамилию, только с ерническим окончанием. Как подбиралась она, можно прочитать в Дневнике Елены Булгаковой: «М.А. искал фамилию, хотел заменить ту, которая не нравится. Искали: Каравай… Караваев… Пришел Сережка и сказал – «Каравун». М.А. вписал. Вообще иногда М.А. объявляет мальчикам, что дает рубль за каждую хорошую фамилию. И они начинают судорожно предлагать всякие фамилии (вроде «Ленинграп»)».
Каравун – это уже очень близко к Коровьеву, а Караваев – использован в эпилоге, когда вылавливают людей с фамилиями похожими на Коровьева…
И какой из этого всего можно сделать вывод? Где кроется причина таких имен? Да нигде она не кроется, ибо мы тут имеем дело с обычным литературным явлением, носящим название – авторский произвол, а у Булгакова он в данном случае ни что иное, как просто озорство…
Уделим еще немного времени Коровьеву… Мне кажется, что он не прилетел с ними, а его подобрали у нас на Земле, и тот каламбур, который пытаются угадать многие булгаковеды, подозревая в этом даже недоработанность сюжета, не имеет никакого философского содержания. Ясно же сказано, что тот каламбур, который он сочинил о Свете и Тьме, был недостаточно хорош, за что он и был наказан. Это же чистейшей воды аллегория – отражение того, что за простые анекдоты людей не только в лагеря отправляли, а зачастую – прямо на эшафот…
Вот что думаю я по поводу коровьевского каламбура. Булгаков
отказался от него, как такового, по причине сложности, если не невозможности, его создания, ибо Свет-Тьма не созвучны, и сколько ни играй этими словами, именно игры – каламбура - не получается. Тут вообще всё от лукавого, потому что истина дана в последней инстанции, она даже канонизирована: см. Библию - Бытие I – 2,3: "Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет". Ясно же, что свет был создан из тьмы. Потому-то Воланд и не одобрял Рыцаря - тот осмелился посягнуть на его собственный приоритет в мироздании. А далее в Библии, там же I -5: "И назвал Бог свет днем, а тьму ночью", а перед тем - I-4: "И отделил Бог свет от тьмы", что свидетельствует о двух разных ведомствах, существующих в одной Системе!
О чем и говорит Воланд Маргарите: «Каждое ведомство должно заниматься своим делом». Система одна, но у нее две власти – «законодательная» и «исполнительная». Об этом свидетельствует разговор Воланда с Левием Матвеем: Иешуа определил судьбы Мастера и Маргариты, а Воланд ее исполнил, взяв их с собой и наградив Покоем, но Покой-то им назначил Иешуа! Причем, обратим внимание - он не приказывает, а просит, что подтверждает равноправие ведомств! И не просто равноправие, а теснейшее взаимодействие, даже можно сказать – взаимопроникновение и единение... Посудите сами - Покой обеспечивается обоими ведомствами - например, почему именно Шуберт? Да потому, что он устраивает и тех и других: с одной стороны Шуберт это самая красивая мелодия "Аве Мария", а с другой – продолжительность его жизни равна 31 годам, а что такое 31? Это перевернутое 13! Чертова дюжина.
И вот здесь уже возникает серьезная философская проблема - руководство Мирозданием: противопоставление оборачивается единством, а дуализм – фикцией - никакого противостояния добра и зла нет – просто связь Света и Тени, как в черно-белой фотографии, где они в сочетании дают целостное объемное изображение.
Вернемся к проблеме «анекдот-наказание». Коровьев же не случайно «клетчатый» - мы, правда, не знаем, в какую клетку -мелкую или крупную? А что видят в крупную клетку? Не хватало еще, чтобы он был в полосатом, но это уже выглядело бы слишком явно. И почему он стал Фиолетовым рыцарем, мы все равно не докопаемся – тут опять авторский произвол. Какие бы он ни делал выписки, что бы ни отразилось в черновиках, но последнее решение возникло в голове писателя, как и любое другое из решений. Известно, что в нашем мозге содержится 16 миллиардов нервных клеток, каждая из которых сложной сетью нейронов и дендритов связана с 20 тысячами других клеток. Это означает, что возможное количество сочетаний, перестановок и прочих комбинаций клеток в нашем мозге превышает число молекул в известной нам Вселенной. И что может родиться в этом неведомом Солярисе – Бог весть!
Теперь попробуем разобраться в том, кто такой Воланд?
Кто-то из булгаковедов утверждал, что Воланд это Ленин, а кот – Зиновьев. Или вот недавно в очень солидной газете очень разбитная обозревательница заявила:
«Недаром говорят, что прообразом булгаковского Воланда был Сталин. Сегодня в это верится особенно легко. Отца народов демонизировали до такой степени, что даже романтизировали…». Здесь слова - «недаром говорят» - надо расценивать как ее подтверждение, что это именно так, и она с этим полностью согласна… Ну что ж, еще один вариант-домысел.
Как-то показали по ТВ фильм об авиаконструкторе Бартини, в анонсе заявив, что он прототип Воланда. Далее оказалось, что это чушь, - не Воланд похож на него, а он на Воланда… Но эта «чушь» натолкнула меня на истинного прототипа.
Собственно, где-то у меня уже было предощущение - в «Понтии Пилате» я писал, что Воланд-де эмиссар Булгакова, и что через него он то и дело просвечивает. А тут вдруг увиделось – Булгаков и есть Воланд!
Именно в тот период, когда Булгаков только обдумывал и начинал роман, были сделаны два его портрета – первый работы Бориса Шапошникова (1927 г.), а второй – Моисея Наппельбаума (1928 г.). В этих портретах он и увидел зримый образ Воланда.
Первым я нашел портрет работы Наппельбаума, тот, что в шляпе, и подумал – это же вылитый Воланд! Но то было просто портретное сходство. Шапошниковский я нашел, реставрировал и атрибутировал десятью годами позже, в 1991- м, и тоже поражался сходству с литературным героем (в блокноте даже записал: «Воланд!»), но и тогда дело дальше не пошло, а вот недавно всё соединилось, как какое-то озарение.
Чисто внешние моменты: у Воланда по роману разные глаза, и на портрете с моноклем они тоже разные – один живой, а другой какой-то холодный и вроде бы мертвый… И это потянуло за собой цепочку… Вспомнился его портсигар:
«Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем брильянтовый треугольник…».
Лидия Яновская совершенно справедливо указывает на этот треугольник, связывая его с греческой буквой Дельта, которая - «приблизительно равнобедренный треугольник», но на листе в заготовках к роману Булгаковым начертан треугольник равнобедренный – не «приблизительно», а точно равнобедренный. Она отвергает гипотезу о Всевидящем Оке, а, как мне кажется, зря. Ведь треугольник сверкнул – брызнул лучами, а это уже не так просто.
Помню, в мае 1988 года в Ленинграде во время перерыва в Булгаковских чтениях я пошел прогуляться по Невскому, а он такой длинный… Я утомился и присел отдохнуть на скамейке как раз напротив Казанского собора. И вдруг мой взгляд приковался к фронтону храма, на котором было изображено это самое Всевидящее Око: треугольник с расходящимися от него лучами…
В моем Питерском блокноте тех дней зарисован этот треугольник и надпись: «Да святится имя Его!». Далее у меня записано: «Чье? Бога или Дьявола? У них один знак! Каждому дано по Всевидящему и Всезнающему Оку. Два глаза – пара – они едины, единей сиамских близнецов, чтобы правильно видеть мир, надо смотреть двумя этими глазами…». До выхода книги «Треугольник Воланда» - еще почти пять лет… Так что это не полемика с ней, затеянная сегодня, а дела давно минувших дней. Но сегодня я иду в своих рассуждениях дальше.
Одного глаза у Бога быть не может – он же не Циклоп? И вообще, для того, чтобы увидеть, как выглядит Бог, достаточно посмотреться в зеркало – он же нас создал по своему образу и подобию, значит, он подобен нам, как и мы ему. И, следовательно, глаза должно быть именно два, иначе зрение не будет бинокулярным, объемным, и всё будет смотреться плоским, значит ненастоящим…
Треугольник – это нечто мистическое: работая в архиве над «Фаустом» в переводе Соколовского, я в примечании у Максфельда увидел указанный им таинственный знак (чего? Нечистой силы?) – треугольник (равнобедренный) плюс квадрат, соединенные воедино, но с разделяющей гранью.
В тот период я еще бредил готическим особняком, и записал в блокноте: «М.б. это готический особняк на боку?». И еще - что треугольник - часть этой силы? Странно, что в тот момент мне попался спичечный коробок с такой геометрической фигурой, который я сохранил, а позже даже отсканировал и приберег, как иллюстрацию к этому эссе…
Современником Михаила Булгакова был гениальный голландский художник Мауриц Эшер (я его называю - Булгаков в графике) - и тематика их произведений, и взгляд на мир и даже средства изображения, несмотря на совершенно разные виды искусства, были удивительно идентичны. И у того, и у другого всё творчество просматривается через триаду: Мистика, Фантазия, Реалии… Так вот, на моем любимом автопортрете Эшера его зрачки – те же треугольники. А ведь он этими глазами видел такое, чего простому смертному видеть не удается, и Булгаков видел, даже без всяких треугольников в глазах - у обоих они были поистине Всевидящие…
Что в треугольнике есть нечто мистическое – это факт. Возьмем хотя бы Бермудский треугольник, в котором бесследно исчезают корабли и самолеты, хотя и не всегда, а как-то выборочно. Лично мне тут повезло – я дважды его пересёк, и хоть бы что – может быть, он меня помиловал, чтобы я мог написать об этой геометрической фигуре… И вообще – это крамольное эссе…
Я уже говорил где-то ранее, что, работая над переводами «Фауста», искал тот, откуда Булгаков взял свой эпиграф к роману. Но ему, видимо, ни один не подошел, а может, он и вообще в них не копался - взял да и перевел сам. На титуле машинописи романа я обнаружил подстрочник, с тщательно зачеркнутыми отдельными словами, но мне все же удалось его прочитать:
« - Итак кто же ты?
- Я часть той силы, что всегда желает зла и всегда творит добро».
Потом была правка, и получилась окончательная редакция:
« … Так кто ж ты наконец?
- Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Гете «Фауст»
Это диалог Фауста и Мефистофеля. Но почему Булгаков взял именно его? Должен же быть в этом какой-то глубокий смысл? Но какой? И я попытался до него докопаться. Если только часть, то какова эта сила целиком? И если Мефистофель, а вслед за ним и Воланд, взявший от него свое имя (“- Platz! Junker Voland kommt!”), повторюсь, только часть той силы, значит они либо не главный Сатана, у которого в руках вся остальная часть силы, либо… Ой-ей-ей, получается нечто совсем уже ужасное, и мы имеем дело со своеобразными аверсом и реверсом. Тогда Воланд – чья ипостась? И почему ни он, ни его присные, побывав в Москве, никакого зла не учинили, а наоборот - воздали по заслугам разным негодяям, восстанавливая попранную справедливость? Может быть, тут проявляется различие между Дьяволом и Демоном? Внутренний дуализм? Добро во Зле?
И вот еще странность – ни разу в романе не появляется Бог, как таковой – к чему бы это?
Нет, тут явно всё пошаливает! Да и эпиграф какой-то двусмысленный, попахивающий рокировкой… Нет ли тут намёка на современного Тиверия с его коммунистическими лозунгами: «Вечно желает (хочет? обещает?) блага, и вечно совершает зло…».
А ведь действительно тут всё пошаливает… Ей богу, подумать страшно – право слово, голова кругом идет…
Так кто же, наконец, Воланд? Однажды, после чтения глав романа Булгаков предложил своим слушателям ответить на вопрос – узнали они его, или нет? Те стали писать на бумажках. Вот что вспоминает об этом Виталий Яковлевич Виленкин:
«А я еще помню, как М.А., не утерпев, подошел ко мне сзади, пока я выводил своего «Сатану», и, заглянув в записку, погладил по голове…». Вот я и думаю, за что он его похвалил (погладил же), за то, что угадал, или за то, что не угадал? Я думаю, что за последнее, ибо для него самого Воланд был, якобы Сатана, а надо было, чтобы его посчитали настоящим. И вспоминается Пушкин, написавший своему другу, закончив «Бориса Годунова»: «Как ни старался, всех ушей упрятать не смог – торчат!»….
Теперь посмотрим, какую игру с временем и пространством ведет Воланд-Булгаков со своими литературными героями и с читателем… Вот Воланд просит Берлиоза и Ивана признать, что Иисус существовал – время прошедшее, а дьявол (сатана) существует – время настоящее: «Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете?» - спрашивает он, и далее: «Имейте в виду, что Иисус существовал». И о «сатане»: «А дьявола тоже нет?… поверьте хоть в то, что дьявол существует!». Далее мы увидим, что существовал, и даже как бы существует, правда, не Иисус, а Иешуа, ну, и сам Воланд, как таковой – именно в настоящем времени.
Мы верим, что не Воланд, а сам Булгаков видел всё происходившее в Ершалаиме – Воланд только пересказывает рассказ Мастера, а это ведь тоже сам писатель (тут применима формула - МWМ). Булгаков - свидетель страданий Иешуа Га-Ноцри, он видит всё это своим проникающим через время и пространство взором. Он так глубоко и подробно изучил тот период истории, что всё, описываемое им, становится зримым и для нас, словно и мы сами участники того действа… То же и с Кантом – с тем беседовать еще проще, там не надо ничего видеть, а только иметь аргументы для спора – завтрак же придуман просто для «овеществления» обстановки, в которой идет научная полемика.
«Всесилен! Всесилен!» - восклицает Маргарита, и это относится не только к Воланду, но и к самому Булгакову, ведь это именно он творит чудеса посредством безграничного могущества своего героя – переносит нас через тысячелетия, возрождает сожженный роман, останавливает время, продлевая весенний бал и превращая для этого бала обыкновенную московскую квартиру в огромный многозальный чертог…
Но Булгаков прототип не только Воланда, но и Иешуа (а также и Мастера). Ведь прототип совершенно не обязательно служит автору только для описания внешности героя, но также и для раскрытия его внутреннего мира. И тут мы видим, как писатель излагает устами своего героя, в нашем случае Иешуа, свой взгляд на власть: «…всякая власть является насилием над людьми и… настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть…
- И настанет царство истины?
- Настанет, игемон…».
И эти крамольные истины Булгаков излагает устами Иешуа якобы в ту далекую историческую эпоху, но здесь явно слышится отзвук современности, где слово игемон прозрачно рифмуется со словом гегемон, каковым термином обозначался пролетариат, которым как щитом прикрывалась партийная диктатура. А ни в одном из четырех канонических евангелий титул игемон, между прочим, вообще не встречается…
Совершенно непонятны утверждения отдельных литературоведов, с одной стороны, и церковников, с другой, о том, что Булгаков пишет пятое Евангелие. Во-первых, их не четыре, а намного больше – четыре канонизированных, и потом – в романе Мастера всё происходит совсем не так, как в евангелиях – там все в прошедшем времени, а у Мастера – в настоящем.
Иначе говоря, Булгаков описывает то, что происходит, а евангелисты – то, что происходило… Отдельные совпадения ни о чем не свидетельствуют, да они и сильно смещены по смыслу. Например, вместо бичевания – один удар хлыстом, вместо гвоздей – веревки, и т.п. Мастер демонстрирует нам, как всё было на самом деле, а евангелия, по утверждению того же Воланда… Впрочем, обратимся к тексту романа.
«Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами» - говорит Берлиоз, и слышит в ответ:
«Помилуйте, - снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, - уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на Евангелие как на исторический документ…».
Тут совершенно необходимо сделать довольно большое отступление, чтобы подтвердить всё вышесказанное…
Этот человек мне страшно надоел, ну почти как конферансье Бенгальский Коровьеву-Фаготу во время сеанса черной магии, которому оторвали голову, что дало моему оппоненту повод обвинить Булгакова в непотребстве. Надоел он мне потому, что он точно как тот конферансье «суется все время, куда его не спрашивают, ложными замечаниями портит сеанс…». Иными словами, путает людей, мешая им спокойно и вдумчиво читать нашего замечательного писателя.
Еще в 1992 году священник Михаил Ардов опубликовал в журнале «Столица» свою статью, написанную за одиннадцать лет до того, в которой пытается в пух и прах разгромить любимый всем миром роман «Мастер и Маргарита». До сих пор у меня до него руки не доходили, а сейчас – тот самый момент истины…
В преамбуле к своей статье он пишет:
Но вот наступила осень шестьдесят шестого года, и журнал «Москва» опубликовал первую половину слегка поуродованного цензурой «Мастера и Маргариту», которую я, разумеется, пытался принять с восторгом. Мой пыл, правда, сразу же несколько охладил покойный Александр Георгиевич Габричевский. Он сказал, что это — плохо написано. Я по запальчивости спросил:
— А кто же пишет лучше?
— А.Г. ответил просто и кратко:
— Гоголь.
Ну, у каждого свои авторитеты. Я организовал тест-опрос: мои коллеги в Канаде, Италии и на Украине (а в Москве я и сам) задавали людям два вопроса: 1. Кто такой Александр Габричевский? 2. Кто такой Михаил Булгаков? Результаты получились следующие:
О Габричевском не слышал никто (кроме двух наших профессионалов, которые, впрочем, ничего конкретного сказать не смогли). Булгакова знают все опрошенные – и в Канаде, и в Италии (здесь опрос провели в университетах Генуи и Падуи) как классика русской и мировой литературы. В Москве по моей просьбе «протестировали» научных сотрудников одного из институтов Академии наук, сам я пообщался с учениками девятого класса обычной средней школы – результат тот же. А вот на Украине получилось весьма своеобразно – из восьмидесяти студентов Машиностроительной академии о Габричевском, разумеется, не слышал никто. Кто такой Булгаков, знает только половина, читал же его один единственный продвинутый юноша. Ничего удивительного в этом нет – Украина – ближнее зарубежье – ближе некуда, а большое, как сказал поэт, видится не расстоянии…
Сам я знаю, кто такой Габричевский, только потому, что, исследуя всё связанное с Булгаковым, обнаружил такого человека среди пречистенцев, общавшихся с Михаилом Афанасьевичем.
Но вернемся к статье Ардова.
Ничтоже сумняшеся, он берет быка за рога:
«Оговорюсь сразу же. Всю ту богохульную часть вещи, где отвратительным образом искажаются евангельские события, я с возмущением и негодованием отвергаю, как нечто оскорбляющее и унижающее божественное достоинство Спасителя (А я оговорюсь, что оскорбить и унизить божественное достоинство Спасителя невозможно, в силу его абсолютной недоступности для любых таких попыток – Ю.К.). Мастер, опровергая всех четырех Евангелистов, выдвигает собственную версию последних дней земной жизни Господа Иисуса Христа. При том утверждается всерьез и категорически, что данная версия и есть истинная, о чем сообщает сатана (свидетель, известный именно своей правдивостью!)».
Тут по меньшей мере два заблуждения. Первое – никакого богохульства у Булгакова нет, у него в романе, как уже было сказано, Бог (как персонаж) вообще не присутствует. Второе - евангелия он не опровергает – у него речь идет не о Иисусе Христе, а о обыкновенном человеке – бродячем еврейском философе по имени Иешуа, и не надо их смешивать воедино (более подробно об этом говорится в эссе «Понтий Пилат»). Это уже грех, ваше преосвященство… Все остальные персонажи имеют иные, не евангельские имена, и, следовательно, юридически не тождественны, так как несовпадение даже одной буквы, согласно законам юриспруденции объявляет все претензии незаконными. Я уже говорил, что в этом романе почти всё – ЯКОБЫ. И он есть ни что иное, как большая притча, внутри которой еще немало притч – вот в этом определенное сходство с евангелиями наблюдается, но только по жанру, но отнюдь не по содержанию.
Здесь прослеживается трагический момент в судьбе человека, похожий на такой же момент в евангелиях. Но и там ведь Иисус твердит своим ученикам, что он Сын Человеческий, причем твердит упорно, но евангелистам это надоедает, и они, добиваясь своей цели – обожествления страдальца за убеждения - начинают говорить о нём – Сын Божий… А ведь ничего божественного не было во всей этой истории с истязаниями и казнью невиновного человека - вплоть до его Воскресения – и лишь после этого он становится Богом – притом одной из трех его ипостасей.
Я даже когда-то, очень давно, написал стихотворение об этом.
За то, что жизнь была чиста,
Что не по чину смелый
К кресту пришпилили Христа,
Как лист бумаги белый.
Вписались в круг того листа
Вселенская тревога,
И Эра долгая Христа,
И тяжкий титул Бога.
Пусть впереди Благая Весть -
Так сзади - камни градом ...
А Он и ныне в Слове весь
Под этим камнепадом.
Идёт, бессмертием круша
Эпох и Вер границы,
И бьётся бренная Душа
В застенке Плащаницы.
И в Царство Нового - Завет,
Где правит Мысль живая,
Зовёт людей две тыщи лет,
На разум уповая.
За сей ничтожно малый срок
Не вникли маловеры
В Христом преподанный урок
Любви, Борьбы и Веры.
А чтобы меньше был искус,
С собой играя в прятки,
Твердят, что этот Иисус
Был малость не в порядке.
Умом Он, дескать, повреждён,
И шёл не в ногу с веком ...
Эх, люди! Он же был рождён
И умер - ЧЕЛОВЕКОМ!
Иисус был распят, еще будучи человеком, а воскрес - Богом, Булгаков же, будучи распинаем своими современниками – критиками и политиками – тоже в ранге человека, после смерти (литературного небытия) воскрес классиком отечественной и мировой литературы и, следовательно, тоже обрел бессмертие (хотя пишет он – по Габричевскому – плохо)!
Далее Ардов (а он - якобы священник – в священнике по определению должна быть святость, а у него ее нет, что будет далее доказано документально) перечисляет по пунктам все деяния сподвижников Воланда, учиненные ими в Москве, таких пунктов аж 25!
Это вернуло меня в 1937 год (во, память!). Тогда к столетию гибели Пушкина вышел очередной номер журнала «Крокодил», посвященный целиком этой дате. Разумеется, все материалы в нем был юморизованные. Один мне запомнился – пародия на «научные опусы» некоторых пушкиноведов той поры. Назывался он – «Об учете конского поголовья в романе Пушкина «Евгений Онегин». В нем перечислялись все лошади упомянутые поэтом, и на полном серьезе обсуждался вопрос – причислять ли к конскому поголовью дворового мальчика, в салазки Жучку посадившего и себя в коня вообразившего…
Свой список Ардов завершает следующим резюме:
«Разумеется, приключения эти описываются с блеском, с талантом, с юмором, который так пленяет в «Дьяволиаде», в «Театральном романе» и даже в бесчеловечном «Собачьем сердце». Но остается какой-то осадок, и неизбежно возникают вопросы.
Во-первых, такое ли уж «благо» — все эти проделки чертей? А во-вторых, стоило ли ради таких, в сущности, пустяков, как три пожара, два убийства, несколько арестов и госпитализаций, выводить на сцену самого сатану с целой бандой чертей? Тут приходится раскрыть некий секрет, составляющий, правда, невеликую тайну. Дело в том, что Михаил Афанасьевич Булгаков терпеть не мог большевиков, их порядков и их советской власти. И не видя — увы! — никаких реальных сил для борьбы с ними (а в «Белой гвардии», например, он давным-давно разочаровался), решился в своем романе напустить на них нечистую силу, для каковой цели и вызвал ее из преисподней во главе с сатаною. …Орудует эта нечистая сила не в Кремле и не на Лубянке, а в таких безобидных заведениях, как Варьете или «Дом Грибоедова». Вместо того чтобы мстить за раскулачивание и коллективизацию, за переполненные лагеря и тюрьмы, за всемирный террор, вымышленные литературные эти черти удовлетворяют вполне реальные и довольно-таки мелочные обиды Мастера (в определенном смысле самого автора)».
А ведь Вы, отче, слепой и глухой! Видел он реальную силу – это литература, которую он избрал своей профессией, оставив поприще врача, ибо понимал, что лечить надо в первую очередь общество… На своем литературном фронте он боролся ожесточенно, своим талантом и творческими возможностями. Этого может не видеть только слепой – в частности, презренное для Ардова «Собачье сердце», «Роковые яйца», пьесы «Багровый остров», «Кабала святош», многие другие произведения – есть борьба с системой. В «Роковых яйцах» он прямо называет виновников постигшего страну несчастья – Кремль, Лубянку, конкретно Рокка – комиссара, уполномоченного применять на практике Красный луч. А в «Собачьем сердце» также прямо говорится о государственном терроре, тоже красном. В своем письме Правительству СССР (в подтексте – Сталину) он опять-таки прямо говорит, что борется, и далее будет бороться за свободу слова и против цензуры, а также той скверны, которой поражено общество…
Почему же, господин Ардов, Ваш батюшка – известный, не затравленный и публикуемый в отличие от Михаила Булгакова писатель, и с ним те десять тысяч «действительных членов» Союза писателей не написали нечто мстящее за раскулачивание и коллективизацию, за переполненные лагеря и тюрьмы, за всемирный террор?
Булгаков борется, да еще как борется! Это видно уже хотя бы из того, что им занимается лично тов.Сталин! Вот что он отвечает на письмо (а по сути политический донос) Билль-Белоцерковского:
«…Или, например, «Бег» Булгакова… «Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины,— стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег», в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление. Впрочем, я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам ещё один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР… Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, нехватает. На безрыбьи даже «Дни Турбиных» — рыба. Конечно, очень легко «критиковать» и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое лёгкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру… (Сам он ходил на эту «макулатуру» пятнадцать раз! – Ю.К.).
Что касается собственно пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма.
Конечно, автор ни в какой мере «не повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?..
Вспомните «Багровый остров», «Заговор равных» и тому подобную макулатуру, почему-то охотно пропускаемую для действительно буржуазного Камерного театра».
Где же тут «разочарование в «Белой гвардии»? И ведь Булгаков не внял словам вождя (кстати, в его заметках «Английские булавки» написано: «Водить массы за нос, еще не значит быть вождем»…) и не стал добавлять в пьесу свышеуказанные сны, чем заметно отличился от Фадеева, который по окрику вождя переписал кардинально свою «Молодую гвардию»… И смотрел Булгаков в будущее дальнозорко, в отличие от близорукости Сталина – Отечество пересмотрело свое отношение к «белогвардейцам», и теперь мы перезахораниваем на московские мемориальные кладбища таких руководителей белого движения, как Деникин, Каппель, и процесс этот, несомненно, продолжится…
Те три ерундовых, по утверждению Ардова, пожара (а их было не три, а четыре, но не будем мелочны) тоже элемент борьбы. Посмотрим, что горит. МАССОЛИТ – организация идеологического одурачивания населения, в каковом принимают участие, как уже было сказано, десять тысяч его членов.
Торгсин – торговое предприятие, выкачивающее у того же населения последние крохи ценностей на фоне жестокого голода (моя мама снесла туда свои снятые с зубов золотые коронки, чтобы купить мне – своему ребенку – кусок так необходимого для развития организма сливочного масла). В системе этих магазинов было всё, а у простого народа – ничего (читайте роман!). Третий пожар – уничтожение проклятой коммуналки – одной из бесконечного множества – символ избавления от этой заразы, от которой мы и до сей поры не избавились. И – четвертый – подвальчик мастера – это тоже символ, озвученный устами Маргариты: «Гори, гори, прежняя жизнь… Гори, страдание!» - и совсем неслучайно эти слова героини романа были выброшены цензурой…
Для священника Ардова это – сущие пустяки…
Повторим: « Такое ли уж «благо» — все эти проделки чертей? – вопрошает отец Ардов, и продолжает: - стоило ли ради таких, в сущности, пустяков, как три пожара, два убийства, несколько арестов и госпитализаций, выводить на сцену самого сатану с целой бандой чертей?».
«Сатану с целой бандой чертей» мы разъясним потом, а пока, не вдаваясь в детали, скажем – через все эти деяния показано, с какими именно явлениями надо было бороться обществу, во всяком случае, его передовой части, потому что за каждым наказанием стоял не просто конкретный прохвост, а именно явление. Но Ардов этого не видит, как не видит и того, что Берлиоза никто под трамвай не толкал, тем более, что это якобы трамвай.
Статью свою он заканчивает так: « Михаил Афанасьевич, бедный, бедный, замученный Мастер, ваш роман прочитали…». А ведь это богохульство! Слова Воланда «ваш роман прочитали» означают, что прочитал его Иешуа. И если для Ардова Иешуа – Бог, то он этими словами делает себя богоравным! Не много ли он на себя берет?… Вспомним, что Воланд в разговоре с писателями называет Иешуа Иисусом – греческим вариантом этого имени, а Иисусом Христом его в романе называют только советские критики, в чем с ними полностью солидаризируется наш оппонент.
На этом со статьей можно покончить, отметив - ну что ж, молодой еще был Михаил Ардов, и священник начинающий, погорячился, не вник, не сумел разобраться в сложном произведении, словом, попутал бес в личине Сашки Рюхина…
Но вот прошло более четверти века, и я читаю в «Известиях»:
«ШКОЛА ЗЛОСЛОВИЯ»
В гостях у ведущих программы «Школа злословия» протоиерей Михаил Ардов. Тема программы: искусство и христианство. Михаил Ардов считает, что искусство несет в себе бесовское начало, а значит, не может быть дружественным христианству. Ведущие полемизируют с гостем, пытаясь выяснить, чем искусство слова так провинилось перед церковью, может ли истинный священник злиться и кричать на собеседника, а также кто из великих поэтов и художников, по мнению Михаила Ардова, имеет надежду спастись».
Получается, что наш протоиерей служит бесовству, сатане, ибо тогда вся церковь зиждется на бесовских началах, где соборы – архитектура, иконы и фрески – живопись, священные книги – литература, песнопения – музыка… А уж настенные росписи Страшного суда, где черти зверски расправляются с грешниками, так это уже просто триллеры-ужастики…
ПУШКИН: Религия создала искусство и литературу; все, что было великого в самой глубокой древности, все находится в зависимости от этого религиозного чувства, присущего человеку так же, как и идея красоты вместе с идеей добра...
В Лобне под Москвой открыта Православная гимназия, в которой обязательными предметами являются хореография и музыка - это тоже бесовщина?
Недавно, давая интервью по ТВ, знаменитый театральный режиссер Борис Покровский рассказал, что его мечта стать оперным режиссером зародилась в храме, где служил его дед: «Церковная служба – та же опера», так дословно он сказал о выборе профессии.
Но у Михаила Ардова на всё своя точка зрения. На мой взгляд, он самый апломбированный и самый упертый из выступающих в СМИ служителей церкви. А как гласит народная мудрость:
Чересчур святой и Богу не мил…
Но, пожалуй, надо хотя бы ненадолго вернуться на грешную землю. Роман, о котором мы ведем речь, можно определить как философский, и в то же время готический, в какой-то степени исторический, а также социальный, но главное – сатирический, и не просто сатирический, а… впрочем, давайте обратимся к послесловию к первой книге романа в первой публикации (журнал «Москва»). Вообще-то оно писалось как предисловие к обеим книгам, но в редакции (а может быть, и не в редакции) решили, что Абрам Вулис – это не звучит, нужен свадебный генерал для поддержки или точнее сказать, надёжности в пробивании «проекта». И таким генералом стал Константин Симонов. Во-первых, секретарь Правления Союза писателей, а во-вторых, председатель комиссии по литературному наследству писателя Михаила Булгакова. Симонов написал соответствующее предисловие, вполне в духе времени, а статью Вулиса поставили послесловием к, как уже было сказано, первой части публикации, потому что не было уверенности, что разрешат напечатать продолжение.
И вот у Вулиса мы читаем:
«Прежде всего — о жанре «Мастера и Маргариты», столь необычном на первый взгляд, но только на первый взгляд. Фактически — это один из самых устоявшихся жанров мировой литературы. Литературовед М. Бахтин назвал его мениппеей, имея в виду зависимость этого жанра от древнего литературного памятника — «Менипповой сатиры».
Мениппее, утверждает М. Бахтин, присущ большой «удельный вес смехового элемента», «карнавальный характер», она «характеризуется исключительной свободой сюжетного и философского вымысла. Этому нисколько не мешает то, что ведущими героями мениппеи являются исторические и легендарные фигуры».
«...Самая смелая и необузданная фантастика и авантюра внутренне мотивируются, оправдываются, освящаются здесь чисто идейно-философской целью — создать исключительные ситуации для провоцирования и испытания философской идеи... Для этой цели герои... поднимаются на небеса, спускаются в преисподнюю, странствуют по неведомым фантастическим странам, ставятся в исключительные жизненные ситуации... Очень часто фантастика приобретает авантюрно-приключенческий характер, иногда символический или даже мистико-религиозный... В этом смысле можно сказать, что содержанием мениппеи являются приключения идеи или правды в мире: и на земле, и в преисподней, и на Олимпе».
…Приведенная характеристика мениппеи раскрывает жанровую специфику булгаковского романа с такой точностью, словно посвящена непосредственно его разбору… И наоборот, использована Булгаковым в качестве художественной программы. Между тем, Булгаков, по-видимому, не был знаком с концепцией Бахтина, а Бахтин не читал «Мастера и Маргариту». Это удивительное совпадение литературной теории и литературной практики лучше всего подтверждает правоту исследователя и одновременно показывает направление булгаковского поиска, идущего в жанровом русле, которое определилось в античную эпоху, а затем было значительно углублено творениями Рабле, Гофмана, Гоголя, Достоевского….».
А теперь самое время разъяснить, как и было обещано, «Сатану с целой бандой чертей».
В булгаковской сатире кроме притч используется цирковой прием, носящий название «Икарийские игры» - это когда всё ставится с ног на голову, и обычные предметы подкидываются не руками, а ногами. Я называю икарийскими играми всякие действия с перевернутым смыслом. А в романе «Мастер и Маргарита» перевернутым оказывается наше земное «мироздание». Этот и Тот свет поменялись местами – ад – это здесь, у нас, конкретно в СССР в его булгаковское время, а также в Ершалаиме в пилатское. И тут и там за что ни возьмись – везде просматривался кошмар. Единственное нормальное место в Москве - психушка профессора Стравинского, оборудованная так, как это и должно быть, а вот те «больные» которых мы видим у него в романе, совсем не психи - ни Иванушка, ни Мастер, ни даже Никанор или Бенгальский сумасшедшими не являются. Но раз говорят не то, что надо, значит сумасшедшие… Знакомая ситуация. Да, здесь сущий ад – прочитайте внимательно ту часть эпилога, где говорится о последствиях пребывания Воланда со свитой в Москве – реакция «населения», идиотские выводы следствия - весь этот кусок – театр абсурда. А переброски чиновников на новые места работы – это же та самая кадровая политика, при которой человека, провалившего одно дело, перебрасывают в другое место и держат там до тех пор, пока он и тут не провалит, а потом переместят еще куда-то. У меня когда-то намечался стишок с рефреном: «А дураков свободно конвертируют».
Ну, а коли ад здесь, то и черти здесь же должны быть, причем и заниматься чертовщиной. Только тут она совсем не соответствующая церковным описаниям. Воланд и его команда хвостов не имеют, выглядят совершенно по-людски и действуют соответственно. Все их нелепые обличья – ЯКОБЫ нечистая сила. На самом деле это благороднейшие рыцари, именно в таком виде они и улетают из Москвы и Ершалаима (он ведь тоже исчезает из виду при их исчезновении), и свой настоящий вид они приобретают, возвращаясь в свою нормальную среду – в ТОТ свет: «Когда же навстречу им из-за края леса начала выходить багровая и полная луна, все обманы исчезли, свалились в болото, утонула в туманах колдовская нестойкая одежда…».
Кот становится демоном-пажем, Коровьев темнофиолетовым рыцарем, Азазелло демоном безводной пустыни, демоном-убийцей (однако, в земной обстановке он приветствует Мастера и Маргариту словами Христа: «Мир вам!»). Да они не ангелы-архангелы, а демоны, но демоны - благородные рыцари: здесь они не в аду и никого не карают, и демонизм их – тот же аверс-реверс, о котором мы уже говорили…
Так что на Том свете мы ада не видим, там наоборот – РАЙ, во всяком случае рай по сравнению с этим светом, откуда они только что вернулись. А то место среди каменных громад, где томится Пилат - есть Чистилище, здесь он проходит «многолунный карантин». И прощенный Мастером (или Иешуа?) он уходит даже не в рай, а в СВЕТ, рядом с тем же Иешуа – по лунной дороге (о лунном свете читайте в самом конце эпилога). Мастер же с Маргаритой уходят в другое отделение рая – в Покой. И Покой – в описании дома и всего прочего как раз и есть райское вечное блаженство. Всё по поверьям народным…
13.12.2006 года – в Москве собрались верховные служители разных конфессий, говорили о совместном воспитании толерантности и о других проблемах, относящихся ко всем вероисповеданиям одновременно… А какая, собственно, между ними разница? Если разобраться, Бог же один – не может быть, чтобы «на небе» обитало сразу несколько разных Богов – это же было бы как в античные времена, при язычестве, когда царило многобожие…
Значит, Бог один, и отсюда вывод - конфессии – это как людские сообщества, говорящие на разных языках… Мы же не возражаем и не возмущаемся тем, что где-то люди говорят на английском, на китайском или на суахили? Но уж свой-то язык каждый считает самым лучшим – еще бы, его и учить не надо!
Уже не один десяток лет для меня символом конфессионного раздрая служит одно московское культовое здание – Англиканская церковь св.Андрея, что в Вознесенском переулке на Большой Никитской. Недавно я опять специально туда ходил - убедиться, что там ничего не изменилось. Готическая башня этой церкви по углам венчается островерхими башенками, и на шпиле каждой из них установлен флюгер. Так вот, все эти флюгера с незапамятных времен смотрят в разные стороны! Весьма симптоматично, если исходить из того, что Бог - один…
Недавно на Белгородчине в школах ввели занятия по основам православия, и в качестве наглядного пособия вывесили на стене плакат с Десятью Заповедями. Но это же Тора! Получается – смычка двух конфессий?
Или вот такой момент. Совершил я паломничество ко Гробу Господню, подобное у мусульман называется – ХАДЖ, но оказывается и у христиан, даже православных оно тоже так называется – например, у болгар. И тем, кто ходил ко Гробу Господню, к фамилиям прибавляется частица ХАДЖИ. Я встречал в Болгарии людей с фамилиями Хаджииванов, Хаджипетров (Сидоровых, правда, вообще там не встречал). Значит, я могу с полным основанием и себе прибавить? И буду я Хаджикривоносов? Вот как всё относительно, даже в канонах. Ну, раз уж об этом заговорил, то расскажу поподробнее.
Приехав на Святую землю, я остановился в городе Лод, когда-то одном из форпостов православия. В первое же утро, проснувшись, увидел на окне белого голубя, который что-то мне объяснял на своем языке. Я принял это за какое-то предзнаменование, и в тот же день отправился в Иерусалим, но не один, а с группой экскурсантов. Нас провезли по всему периметру стены Старого города, потом поводили по его улочкам и, наконец, ввели в Храм Гроба Господня. Никакого благостного ощущения я не испытал – народу было огромное количество – разные группы, не имеющие к Святыне никакого отношения, кроме любопытства – японцы, канадцы, мадьяры, американцы, индусы… Все проходы забиты, ко всему очередь, к Голгофе вообще не пробьешься…
Тогда я переехал на жительство в сам Иерусалим (по-местному Ерушалаим, по Булгакову Ершалаим). И здесь повторилась та же история – проснувшись, увидел на окне белого голубя, тоже что-то мне втолковывающего. Ну, его я сразу понял – хватит валяться, иди к святыням… И я пошел (без автобуса и без группы). Было очень рано, и хотя старый город виделся как на ладони, я начал путаться в маленьких улочках города нового. Помощь пришла в лице смуглого юноши, которому я объяснил, что мне надо попасть к Яффским воротам – твердил слово Яффа и из пальцев строил некое подобие портала. Он меня прекрасно понял и повел по каким-то лесенкам, ведущим из квартала художников (как я потом узнал) вниз к широкому оврагу, над которым уже возвышалась городская стена. Когда искомые башня с воротами показались за очередным поворотом, он сделал широкий жест – вот, мол, ваши ворота. Я поблагодарил его по-русски, потом по-английски, потом по-испански (мог еще на разных языках, потому что, где бы я ни был, первым делом узнаю, как тут говорят – спасибо). Он понял и сказал, что на их языке - по-арабски, спасибо - шукрат, а на иврите - тода, а если спасибо большое, то тода раба… На этом мы с ним попрощались, он отправился по своим делам, а я – к Яффским воротам, от которых рукой подать до храма Гроба Господня.
Там, к счастью, было совершенно безлюдно, но храм был открыт (ключ от него хранится – принадлежит – в одной арабской семье, где передается от поколения к поколению). В одиночестве я обошел весь храм, поставил свечки, опустился на колени к нише, через которую можно дотянуться рукой до Голгофы, что я и сделал, погладил камень, он был прохладный и гладкий, отполированный тысячью рук, и долго не отрывал своей руки, а на меня из темноты смотрел с Креста Иешуа, освещаемый колеблющимся светом свечей. Потом вошел в саму гробницу, которая, разумеется, была пуста – он же из нее исчез при воскресении, как об этом утверждают евангелия… Затем, уже у самого выхода из храма, под фигурными светильниками, склонил колена перед светлым прямоугольным камнем, умасленным елеем (а может, миро, точно не знаю), и освятил в нем серебряный крестик и звезду Давида с крестиком же посередине (знак первых христиан, они же иудео-христиане), приобретенные накануне в лавке, торгующей серебром из копей, расположенных возле города Кацрин на севере страны…
Завершив этот ритуал, отправился к другой святыне – Стене плача, но так как напрямую через город идти очень сложно – можно запросто заблудиться, я вернулся к Яффским воротам (все время танцевал от этой «печки») и стал изучать карту-схему Старого города. Обойти его снаружи – вдоль стены, выходило очень далеко, идти надо было до Мусорных ворот (откуда такое название – не от того же, что там расположен пропускной полицейский пост?), которые расположены вблизи этого святого места. И я пошел вдоль стены, но с ее внутригородской стороны. Тут я очутился на территории армянской общины, у которой в Иерусалиме и своя церковь, и госпиталь, и гостиница – словом, свой религиозный православный центр. Познакомившись и с этой святыней, я, наконец, вышел к Стене плача. Здесь уже была законная территория Сына Человеческого, ибо родом он был из иудеев, тут был его Храм, в котором он проповедовал, и из которого изгонял торгашей, и от которого осталась только эта часть Храмовой горы, очень малая ее часть, остальное разрушило время и силы зла… Отдав положенные почести и этой святыне, сказав шепотом добрые слова этим вечным камням-молчальникам, отправился дальше. Нет, не на саму гору, где стоит знаменитая мечеть, а к Мусорным воротам, чтобы на этот раз обходить город за его пределами. А не пошел в мечеть по той простой причине, что просто оробел. Я бывал в мечети – в Стамбуле, в самой знаменитой огромной и удивительно красивой, знаю, как они устроены, но там был с группой экскурсантов, тут же надо было идти одному, а как это делать, какие там правила, я не знаю, знаю только, что надо разуваться. Ислам - религия молодая, и ее паства тоже молодая, а молодежи присущ максимализм, и как они отнеслись бы к моей персоне, мне было неведомо. Знаю, что к иноверцам у них отношение весьма суровое, и если наши батюшки, да и вообще православный народ называют людей иной веры «нехристями», то мусульмане – неверными, и даже гяурами, что означает в переводе – собаки. Не понимаю, почему к этим друзьям человека столь негативное отношение. Это же черная неблагодарность – всё равно, что сдать свою мать или бабушку в дом престарелых, иначе именуемый богодельней. Ведь если бы не собака, то человек как вид не сохранился бы, так же как не сохранилась бы как вид собака, не будь ее спутником по тысячелетиям человек… Вспомним отношение к ней булгаковского Иешуа: «— Левий Матвей, — охотно объяснил арестант, — он был сборщиком податей… Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой. Тут арестант усмехнулся: — Я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово...».
Путь от Мусорных ворот до Львиных – куда я направлялся, был совсем неблизким, потому что дорога то шла вблизи стены, то уходила от нее в сторону на порядочное расстояние, но это было совсем неплохо, потому что мне надо было отойти душой от всего пережитого с раннего утра этого дня. Войдя через Львиные ворота в Старый город, я вскоре с правой стороны обнаружил мемориальные доски, указывающие, что здесь находилась резиденция Понтия Пилата, иначе именуемая Преторией… Именно отсюда начинался крестный путь Иисуса Христа, как об этом свидетельствуют евангелия. Но не Иешуа, потому что в романе прямо говорится, что процессия двинулась на телегах и добиралась до Голгофы добрых (или недобрых) два часа. Она же сначала должна была выехать за пределы города, потому что по крестному пути на телегах проехать никак не возможно – улица Делароса (Delarosa) местами так узка, что разве только на осле и проберешься. Здесь меня опять ожидал сюрприз – пытаясь обогнать какую-то процессию, состоящую из нескольких групп туристов, плотно забивших тесный проход, я пустился в какой-то боковой переулочек, оказавшийся тупиком. Но это меня не огорчило – тупик упирался в греческий храм, в который я не преминул заглянуть, и таким образом приобщился к еще одной ветви христианства, причем очень важной… Как известно, апостолы раннего христианства проповедовали главным образом среди иудеев и эллинов, причем добирались на Кипр и далее – в Македонию и Грецию. Новообращенные греки стали основателями православия и передали эту веру южным славянам, а потом донесли ее до Владимирской Руси…
Улица Делароса вывела меня, как этого и следовало ожидать, опять-таки к Голгофе, а значит к храму Гроба Господня, и моё «кругосветное путешествие» начавшееся ранним утром завершилось уже под вечер…
На следующий день мой «хадж» продолжился – на этот раз я, сориентировавшись по тем же Яффским воротам, пустился в дальний путь – предстояло пройти около шестидесяти стадий, отделявших Иерусалим от древнего города с греческим именем Эммаус Никополис. За три часа пути мне не встретилось ни одного человека – только машины шмыгали туда-сюда. Именно здесь когда-то двум апостолам явился сам воскресший Спаситель, и даже перекусил с ними, преломив хлеб (Лука 24-30, в других евангелиях это событие отсутствует).
Никакого города на указанном в путеводителе месте не оказалось – только несколько весьма больших камней, представлявших собой довольно-таки невзрачные руины. Но рядом высилось очень красивое здание мужского монастыря, детали которого я использовал при съемке - для оживления прекрасного, но безлюдного пейзажа.
В этот монастырь я не пошел, а отправился в соседний, женский - там обнаружилось какое-то движение. Это собирались на очередной молебен немногочисленные.монахини. Я последовал за ними в небольшой храм, и когда они заняли свои, очевидно раз и навсегда определенные места, сделал один единственный кадр, как потом выяснилось, очень удачный. И, поняв, что дальнейшее мое присутствие может разрушить торжественность службы - удалился…
Так я побывал в монастыре кармелиток - это название возвращало меня в годы детства, когда мы зачитывались подвигами мушкетеров, пытавшихся спасти госпожу Бонасье, отравленную коварной Миледи именно в монастыре кармелиток.
Само слово кармелитки было для нас жутко таинственным, а теперь вот оказалось, что это просто-напросто католический монашеский орден, основанный в Палестине в 1156 году на горе Кармель во время крестовых походов. Сама эта гора находится отсюда довольно далеко, на другом конце Израиля, потом я там побывал, посетил большой мужской монастырь кармелитов, наверное, самый главный среди всех остальных, разбросанных по белу свету…
Здесь мне почему-то вспомнилось, что вся эта земля называется Палестиной, и все народы ее населяющие, являются именно палестинцами – будь то евреи, арабы, бедуины, друзы, черкесы или какие-то еще другие. И неясно, как получилось, что название это присвоил себе только один народ, да и то не весь, а часть его, обитающая в, так называемой, автономии, или, как еще говорят – «на территориях»…
Самое поразительное в Крестовых походах то, что римские рыцари-католики, являлись сюда, чтобы утверждать Христианскую веру, которую они же сами пытались здесь задавить в зародыше еще тысячелетие назад, причем с помощью тех же крестов. Ведь крест, на котором распяли Христа, был одним из многих тысяч, на которых распинали римские же пилаты непокорных евреев и неевреев, пытавшихся создавать ранне-христианские общины – казнь на кресте (а точнее – на столбе с перекладиной) была чисто римским способом убийства… И разве не парадокс, что именно Рим стал центром одной из ветвей христианства – католичества, пройдя путь от тех крестов через убийства первых христиан, которых бросали на растерзания диким зверям, потом через костры инквизиции, через разгром Константинополя, где четырьмя веками позже были канонизированы христианские святыни и само христианство было объявлено государственной религией…
Чудны дела Твои, Господи…
Ну, и чтобы завершить эту тему, вернемся во времена раннего христианства, и попробуем понять, где были его первоистоки…
Можно предположить, что тут всё связано с Кумраном и кумранитами (Об этой общине подробно рассказано в эссе «О роли козы в литературе»). Главным их идеологом был Учитель праведности, с которым при создании новой религии слили образ воскресшего Христа, после чего и начала строиться Церковь в научном понимании этого слова…
Напомним уже цитировавшиеся слова Пушкина:
«Религия создала искусство и литературу; все, что было великого в самой глубокой древности, все находится в зависимости от этого религиозного чувства, присущего человеку так же, как и идея красоты вместе с идеей добра...».
Иллюстрациями к этим словам могут служить бесчисленные картины на библейские темы, хранящиеся во многих музеях мира, музыкальные произведения, созданные лучшими композиторам и многое другое. Приведу один, совсем вроде бы небольшой частный случай. Весь мир на Рождество поёт Гимн христианства, в первооснове созданный на немецком языке – «Stille Nacht, Heilige Nacht…» - «Тихая ночь, святая ночь…».
Написал ее – и текст и музыку - Франц Ксавер Грубер (1787-1863)
композитор-органист, сельский священник, родом из Верхней Австрии. Первое исполнение состоялось в 1818 году, и с тех пор в Рождественские дни мы слышим этот волшебной, можно даже сказать божественной красоты напев, звучащий ныне на волнах тысяч радиостанций и с экранов телевизоров…
Кумранская община, если называть вещи по-современному, была идеологическим отделом для всего Иудаизма и раннего христианства, ибо в ее уставе и прочих документах были заложены основы для его дальнейшего развития, в том числе и для Нового Завета. И хотя в рукописях кумранитов следов его напрямую обнаружить не удается, но мотивы бескорыстия, честности и других христианских ценностей здесь уже звучат в полную силу. К этому оставалось только добавить основополагающую формулу – Бог есть Любовь, и Новый Завет готов - вспомним слова Иисуса Христа: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга…». И потому, если в житейской формуле – Вера-Надежда-Любовь на первом месте стоит Вера, то по Христу, главенствует Любовь.
Теперь вернемся немного назад. Воланд прошептал Берлиозу и Иванушке: « - Имейте в виду, что Иисус существовал…», и начал им пересказывать роман Мастера, где Иисус именуется Иешуа. Никакого противоречия здесь нет. Напомним - Воланд употребляет греческое имя того же Иешуа. Если бы Воланд имел в виду Бога, то должен был назвать его полным именем – Иисус Христос. И только в «большом» романе это имя вменяется критиками в вину Мастеру: «Сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа…».
А что такое Бог, и как он выглядит? Зеркало нам на это точного ответа не дает, так как мы все ну никак не на одно лицо. Так что по образу и подобию, это весьма приблизительно… Недавно один очень высокопоставленный иерарх сказал: «…Бог, который создал нашу Землю». Ну, нас-то он создал по своему образу и подобию, а Землю по чьему подобию? Позволю себе высказать крамольное предположение (недаром же наше эссе называется «Еретическая консультация») – создала нас по своему образу и подобию Природа, если под этим подразумевать – Вселенная, Космос. Но одно из этих понятий (совершенно непостижимых в наших земных представлениях) есть Слово женского рода, а другое – мужского (и это есть начало всех начал, ибо: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»).
Но для того, чтобы создать что-либо одушевленное, необходимо как женское, так и мужское начало. А в таком случае применимо библейское требование (Бытие 2 – 24) - «…и прилепится к жене своей; и будут одна плоть». Значит создали нас Вселенная+Космос, являющиеся единым целым… Увидеть глазами этого Создателя нам не дано, мы можем его созерцать лишь умозрительно, то есть через Веру.
Конечно, меня могут упрекнуть за такую примитивную аналогию с библейским текстом - «муж-жена» - в простонародном речении сюда еще добавляется – «одна сатана»… Только, как я понимаю, сатана тут отнюдь не в бесовском смысле, тут он, как и у Булгакова – якобы сатана, ненастоящий - совершающий благо!
Другой, тоже крупный иерарх говорит, что формализм – вещь недопустимая в отношениях с Богом. Я это познал еще в детстве, и не через служителей церкви, а через свою бабушку Дарью Павловну.
Именно она и была в моей жизни самым первым деформатором, то есть человеком, открывшим мне, что на свете совершенно не обязательно во всем придерживаться кем-то раз и навсегда установленной формы, и что самостоятельность суждений и действий порой позволяет добиваться той же самой цели с меньшими для себя и окружающих потерями. В Бога она верила несокрушимо, и хотя даже церковно-приходской школы не
закончила, однако, молитвы знала, но к текстам их подходила творчески, приспосабливая каждую к текущему моменту и его надобностям. Узнал же я об этом после того случая, когда начал прислушиваться, что она там такое бормочет себе под нос. В первый раз я заметил это бормотание, когда однажды на рассвете помогал ей тащить к рабочему поезду, с которым она ездила на базар, корзинку с вишнями из нашего сада.
- Бабушка, ты чего? - спросил я, не разобрав каких-то ее слов, как мне показалось, относившихся ко мне.
- Не обращай внимания, - махнула она рукой, - молюсь я...
- Как молишься, - удивился я, - разве так молятся – надо же на коленках и перед иконой, а еще лучше в церкви…
- Мне по правилам молиться нельзя и в церковь ходить некогда - еле с хозяйством управляюсь... Да и какая Богу разница, каким путем к нему мое слово придет? Вот я и обращаюсь к нему напрямую, без посредников…
Такая современная была у меня бабка…
И стал я христианином вне конфессий – наследственность у меня такая…
А Иешуа не есть Иисус Христос – поищем еще в романе.
Пилата прощает и отпускает на свободу Мастер, а не Иешуа и не Воланд, потому что Пилат тут романный, а не исторический. Он ненавидел первосвященника, но казнил Иешуа, невинного, а потом убил Иуду, благо это было для него ненаказуемо, безопасно перед кесарем. Казня провокатора-доносчика, он в нем казнил и самого себя, совершая как бы самоискупление, которое продолжилось 2000 лет. Освобождение его не акт справедливости, а акт сострадания – об этом просит Маргарита, как она просила за Фриду… И Воланд не мешает этому, хотя, как он говорит, милосердие не по его ведомству. И далее разворачивается интересное зрелище:
« — Тут Воланд опять повернулся к мастеру и сказал: — Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить одной фразой!
Мастер как будто бы этого ждал уже, пока стоял неподвижно и смотрел на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам:
— Свободен! Свободен! Он ждет тебя!
Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил. Проклятые скалистые стены упали. Осталась только площадка с каменным креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами поверх пышно разросшегося за много тысяч лун сада. Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пес. Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным голосом. Нельзя было разобрать, плачет ли он или смеется, и что он кричит. Видно было только, что вслед за своим верным стражем по лунной дороге стремительно побежал и он.
…Оставьте их вдвоем, — говорил Воланд, склоняясь со своего седла к седлу мастера и указывая вслед ушедшему прокуратору, — не будем им мешать. И может быть, до чего-нибудь они договорятся».
Но вдвоем – не значит с собакой. И продолжение этого эпизода мы видим уже в эпилоге, во сне, который видит Иванушка:
«От постели к окну протягивается широкая лунная дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. Идущие о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться.
— Боги, боги! — говорит, обращая надменное лицо к своему спутнику, тот человек в плаще. — Какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, — тут лицо из надменного превращается в умоляющее, — ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было?
— Ну, конечно, не было, — отвечает хриплым голосом спутник, — это тебе померещилось.
— И ты можешь поклясться в этом? — заискивающе просит человек в плаще.
— Клянусь! — отвечает спутник, и глаза его почему-то улыбаются.
— Больше мне ничего не нужно! — сорванным голосом вскрикивает человек в плаще и поднимается все выше к луне, увлекая своего спутника. За ними идет спокойный и величественный гигантский остроухий пес».
И снова время спрессовано, как будто и не было тех двух тысячелетий или, как говорит Маргарита, двенадцати тысяч лун за одну луну когда-то – ведь Иешуа все в том же разорванном хитоне, и лицо его всё еще обезображено. Да и на каком свете это происходит? Ведь Мастер освобождает Пилата от его ненавистного бессмертия, и значит, тот тут же переходит в мир иной? И куда они идут? В свет, куда не взяли Мастера с Маргаритой? И если в свет, то почему он лунный, а не солнечный? И где рай, а где ад? Всё переплелось в этом, многомерном и кажущемся непостигаемым романе Михаила Булгакова…
Читайте и перечитывайте его, и, может быть, многое вам прояснится.
А я на этом прекращаю досаждать вам своими рассуждениями, за каковые прошу прощения, и пусть вас, как и Иванушку, ставшего историком, дабы постичь связь времен, уже никто не потревожит – ни дотошные булгаковеды, ни словоблудная свора сашек рюхиных, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат…
КОНЕЦ
18.2.2007. Прощенное воскресенье…